Внук Персея. Сын хромого Алкея - Страница 44

Страшились микенцы. А вдруг, утратив сыновей, Электрион тоже возропщет на богов? Начнет кощунствовать? Кинется рушить храмы?! Окажись рядом со святотатцем — угодишь под молнию. Или под убийственный гнев ванакта, спутавшего богов и людей…

Один шел сын Персея. Как на казнь.

Подойдя вплотную, он обнял Амфитриона. Так, наверное, обнимают механические слуги, выкованные богом-кузнецом Гефестом из желтой меди. Без чувств, без сердца. «Уж лучше бы он рыдал, — думал сын Алкея, слыша ровное, хриплое дыхание дяди. — Проклинал, бранился… Все было бы лучше.»

— Ты дашь мне клятву, — шепнул ванакт. — Дашь!

И надолго замолчал.

Это уже не походило на объятия. Он держал племянника, как держат оружие. Взвешивая, примериваясь к удару. Коровы, столь любезные сердцу Тритона, разбрелись вдоль русла высохшей речки. Скудная, убитая зноем растительность манила животных, будто черствая лепешка — нищего попрошайку. Мычали волы, запряженные в телеги. Ждали пифосы на телегах; ждали трупы в пифосах. Ждал Ликимний — отец не взглянул на младшего, последнего сына, словно тот и не рождался на свет. Стрекотали цикады в холмах. Кругами ходил ястреб под облаком, высматривая добычу. А Электрион все не размыкал хватки. Казалось, он знает великую тайну: Амфитрион — гвоздь мира. Выпусти его из рук, и мир рухнет.

— Клянись!

— В чем?

— Отомсти за моих сыновей! Воздай убийце за их смерть!

— Их убийцы погибли…

— Нет! Их убийца жив! Он смеется надо мной…

Дядя знает, решил сын Алкея. Знает имя подлеца, толкнувшего юнцов в гибельную схватку. Дядя назовет мне это имя, и я превращусь в стрелу, увидевшую цель. Дать клятву? — сто клятв! тысячу! Высвободившись из могучей хватки ванакта, Амфитрион ждал ответа. И получил хрип, вопль помраченного рассудка:

— Клянись, что убьешь Птерелая Тафийца!

Пролетай сейчас над холмами некий бог — отметил бы с улыбкой сходство безутешных отцов. Богам улыбка к лицу. Но к месту ли она? К мести ли?! Мстительность свойственна обитателям Олимпа не меньше, чем смертным. Кипит в серебре ихора; передается по наследству, горяча пурпур крови. Наверное, бог все же летел над холмами, потому что у Амфитриона закружилась голова. Дикая гонка через весь Пелопоннес, тела на мокром песке, искры ночных костров, вина без вины… Недавнее прошлое смешалось с давним, как мед и воск. Обволокло, спеленало по рукам и ногам, лишая выбора. Вернулся сон, терзавший сына Алкея по ночам — наяву, колеблясь от сокрушающей жары. Амфитриону почудилось, что он в Орее, над трупом Трезена, коварно убитого телебоями. Над мертвецом, которого сумел спасти для погребения, но не спас для жизни. И брат Трезена, мудрый прорицатель Питфей — дядя Амфитриона, как и микенский ванакт — потрясая кулаками, требует от племянника: «Клянись!».

— Клянусь! — шепнули белые губы.

— Зевсом клянись!

— Эгидой Зевса-Громовержца, моего небесного прадеда…

— Дедом клянись! Персеем!

— Памятью Убийцы Горгоны клянусь…

— Я отдам тебе дочь! Я отдам тебе Микены! Клянись, что не прикоснешься к Алкмене, как муж к жене, до тех пор…

— Не коснусь Алкмены…

Ветер, горький как море, растрепал волосы мужчин. Ветер, соленый как кровь, рванул края одежд. Ветер, звенящий медью, упал на плечи с выцветшего неба. «Мы свидетели!» — крикнули три ветра. И качнулась земля под ногами.

— А если возьмешь ее вопреки слову — да не будет у вас потомства, прежде чем…

— Не будет…

— …твоя рука сразит Птерелая — убийцу моих сыновей, оскорбителя твоего отца…

— …моего отца!..

— Клянись!

— Клянусь!

— Боги слышат тебя! Жертва… мы скрепим жертвой твою клятву…

Боги слышали. Нож уже был занесен над жертвой.

2

Комето пряталась за телегой.

Она чувствовала себя грязной, словно искупалась в отхожем месте. Личина Эвера грозила сползти в любой миг. По дороге девушке не удавалось как следует вымыться. Если встречались ручьи, рядом было слишком много случайных глаз. Даже на ночь Комето не снимала льняной панцирь, который позаимствовала у мертвого брата. Вшитые наплечники делали ее фигуру более мужской; плотная, стеганая ткань надежно скрывала грудь. Птериги, свисая до колен, уродовали походку. По нужде она отходила в темноте, нарочно поднимая шум, чтобы не подумали, будто пленник решил сбежать. До вечера приходилось терпеть, рискуя обмочиться на ходу. Пустяки! — если ей хватало терпения не прирезать Ликимния, этого жалкого лжеца…

Ненависть держала Комето за горло. Иногда костлявые пальцы разжимались, давая вздохнуть. Девушка боялась таких мгновений. Они превращали ее в тряпку. Скорбь, жалость, страх обступали ее, бормоча ужасные глупости. К счастью, ненависть возвращалась, гоня болтунов прочь.

«Нож, — подсказала ненависть. — Видишь?»

На поясе ванакта — отца мерзавцев, убивших братьев Комето — висели ножны из слоновой кости. Из ножен, принадлежащих человеку, желающему смерти ее отца, торчала золотая рукоять. Змеей девушка выскользнула из-за телеги. Электрион стоял к ней боком, целиком поглощенный клятвой, которую требовал с племянника. Руина, развалина, древний старик! Одного удара хватит, чтобы отправить его в Аид. Всадить острие в печень, и провернуть… Сандалии она сбросила в укрытии. Босые ступни едва касались земли, прокаленной насквозь. Золото манило, предлагая взяться покрепче. Рукоять ножа легла в ладонь, клинок выметнулся наружу.