Внук Персея. Сын хромого Алкея - Страница 90

— Вперед!

И в ответ, со стен, ликующее:

— Птерелай!

— Крыло Народа!

Телебои на галерее отшатнулись, торопясь расступиться — и над воротами возник голый утопленник. Мертвенно-бледное лицо. Стоячий, как омут, взгляд. Мышцы напряжены, скручены узлами судорог. Плети водорослей запутались в мокрых волосах, вода стекает с бороды… Таран ударил в ворота. Створки содрогнулись, но выдержали. Утопленник взревел раненым зверем, выхватил у кого-то копье — и с силой, достойной титана, метнул вниз. Треск дерева слился с хрипом умирающего. Войдя в стык между досками, копье пробило дубовую кровлю — и насквозь пронзило неудачливого фокейца. Волна яростного ликования омыла крепость. На пришельцев обрушился ливень стрел и камней. Приступ захлебнулся, едва начавшись. Хорошо хоть, таран не бросили, оттащили от ворот — иначе защитники спалили бы.

А Птерелая на стене уже не было.

* * *

Костер прогорел. Угли под слоем пепла гасли один за другим. Они больше не дарили людям ни света, ни тепла, ни даже охристых, тусклых отблесков. Амфитриону мнилось: умирая в золе, угли все жарче разгораются у него в груди. Пламя бушевало, требуя выхода. Казалось, это оно, вырвавшись наружу, охватило полнеба, разметавшись закатом над крепостью. Акрополь, стены, сумрачные горы за ними — мир был объят багровым огнем. О, если бы он и впрямь мог исторгнуть свой жар! Он бы испепелил вождя телебоев вместе со всем островом…

«Тем оружием, которое у тебя есть,» — напомнило прошлое.

9

— Моя вина! Моя!

От курильниц шел дым: сладкий, терпкий. Лекари заверяли: средство от горячки. Остро пахли развешанные по углам связки трав. Тимьян — цветок мужества. Кентрантус — враг дурных мыслей. Нард — для бодрости жил. Трава Афродиты, укрепляющая дух. Ветки бальзамического кустарника — подмога при истощении. Лекари головой ручались за жизнь Эвера Птерелаида. Рана тяжела, твердили они, но безопасна. Обломок копья извлечен со всеми предосторожностями. Кости срастутся, мышцы вернут былую силу. Морская вода — хвала богам! — исцелила Посейдонова правнука. Снадобья закрепят успех. Да, юноша потерял много крови. Да, ему нужен покой. И если богоравный отец не прекратит стенать у ложа, как обезумевший лев, мы, лекари, не ручаемся…

— Вон отсюда! Моя вина!

Птерелай кричал шепотом. Сидя на полу, как раб, он видел, что сын бодрствует. Что уставился в потолок, высматривая линии судьбы. Пятна копоти на балках, издеваясь, складывались в бессмысленный узор. Знамение? Нет, наследие коптящего очага. Силы оставили Эвера; сладостный Гипнос, дарующий покой, также бежал раненого. Скажи юноша хоть слово, прости отца за вину, которой Эвер не знал — Птерелай ушел бы без промедления. Но Эвер молчал, и отец, спасший сына из двух пучин — боя и моря — вдыхал аромат лечебных трав, выдыхая запоздалое раскаянье.

— Вот! Смотри!

Обе руки запустил Птерелай в свои густые кудри, словно хотел вырвать их с корнем. Обе руки протянул к Эверу, будто одаряя всеми богатствами мира. На могучих ладонях сверкал золотой волос: тонкий, гибкий. Волос извивался змеей. Волос хотел домой, в круг иссиня-черных, лоснящихся, не знающих седины братьев. От него распространялось еле заметное сияние. Брызгало на стены, пятнало одежду; тончайшими усиками проникало в душу.

— Что это? — разлепил губы Эвер.

— Дар Посейдона. Твой дед, а мой отец Тафий получил этот волос от родителя-Олимпийца. Волос чует нашу кровь. В ней шумит море. Позови его, и он станет твоим. Хочешь?

— Зачем он мне?

— Зачем? — Птерелай расхохотался, и горше полыни был этот смех. — Блеск его туманит разум врагам. Их удары летят мимо, поражая стоящих рядом. Это неуязвимость, сын мой. Это крылья победы. И ты еще спрашиваешь: зачем?

Эвер молчал, беззвучно шевеля губами.

— Золотой волос нельзя вырвать силой. Нельзя отобрать. Его может только позвать наша кровь, и он откликнется. Я рано взял его у своего отца. Я был младше тебя. Мне хотелось воевать, а Тафий был скорее вождем переселенцев, чем воином. Узнав, что волос перешел ко мне, он обрадовался. Иногда я думаю, что Тафий нарочно раскрыл мне тайну волоса. Он хотел, чтобы я возжелал отцовское золото. Чтобы стоящие рядом с ним наслаждались безопасностью. Твой дед прожил жизнь, как хотел: в тишине и покое. Я — другой. И ты — другой. Ты — мой сын. Забирай волос!

Эвер молчал.

— Да, я понимаю. Враг под стенами, думаешь ты. Отцу волос нужнее. Отец защитит меня… Но разве я не смогу защитить тебя силой рук? Крепостью бронзы? Разве вся моя слава — дар Посейдона? Вся моя мощь — плащ с божественного плеча? Не оскорбляй меня, мальчик мой… Я дрался с Амфитрионом, и поверг его. Дрался с Амфитрионовым гигантом, и прикончил его. Гигант — морской, как мы с тобой. Блеск волоса не слепил его. И что же? Где он теперь? Гниет в земле, или рассыпался пеплом по ветру. Так будет со всеми нашими врагами!

— Тех, кто рядом, — прошептал юноша. — Я стоял рядом с тобой…

— Моя вина! — сжав золотой волос, как ядовитую змею, Птерелай ударил кулаками по полу. Задребезжав, подпрыгнули курильницы. Клубы душистого дыма заметались тучами под кнутом ветра. С крюка сорвался пучок лаванды: упал, рассыпался от стены до стены. — Ты не должен был оказаться возле меня. Нас загнали на Астериду, как вепря в ловчую яму…

— Ты… ударил меня…

— Не я! Амфитрион! Это он метнул копье…

— Ты…

— Я плыл с тобой восемь стадий! Я нес тебя горными тропами…