Внук Персея. Сын хромого Алкея - Страница 47

К оглавлению

— Пелопиды! Кругом Пелопиды!

— В Олимпии, в Мегарах, в Коринфе…

— …в Трезенах…

— А толку?

— Гора толку! Пусть и у нас — Пелопиды!

— Обойдутся!

— Жирно будет!

— Зато войной никто не пойдет…

— У ванакта, между прочим, сынок остался…

— Ликимний? Мал еще…

— Опекуна назначить…

— Ублюдка — на тронос?! Уж лучше Амфитриона!

— Убийцу?! Да его казнить надо…

— Казнить? А в ухо не хочешь?

Дотошные микенцы перебрали всех. Кто-то вспомнил Птерелая Тафийца. Вроде как родич Персею — праправнук, что ли? Радетеля за «праправнука» подняли на смех. Желающих видеть на троносе вождя пиратов не нашлось. Испугана воплями, Растерянность спряталась в переулке.

— Оракул! Оракул нужен!

— Оракула в ванакты!

— Уймите придурка! Спросить оракула надо!

— Верно!

— Правильно!

— Устами оракула…

— …говорят боги!

— О-ра-кул! О-ра-кул!

— Чего орешь? В ухо хочешь?..

К чести знати надо сказать, что она пришла к тому же решению. Лучшие люди Микен совещались в осиротевшем дворце. Здесь страсти кипели не хуже, чем на площади, но быстро улеглись. Осталось решить: к какому оракулу обратиться.

— Зевс Додонский?

— Далеко. Пока туда, пока обратно…

— Как бы смута не началась. Быстрее надо.

— Дельфы?

— Опасно. Пифии лавра надышатся, такого напророчат…

— Олимпия? Она ближе всех…

Знать переглянулась. Олимпия — вотчина покойного Пелопса. На его средства там был возведен храм Зевса, где и находился оракул. Жрецы, мягко говоря, не бедствовали. Никто из собравшихся не сомневался в источнике их благосостояния. Как повлияет это на ответ? С другой стороны, кто рискнет вслух усомниться в истинности оракула? Того, чьими устами вещает сам Громовержец?

— Итак, Олимпия?

— Решено.

— Снаряжаем посольство…

— Нужны богатые дары…

— На дары не поскупимся…

* * *

— Все понял?

— Разумеется, брат.

Двое молодых людей стояли в тени портика. В отдалении шумела агора. Здесь же никого не было. Глухая стена над головами. До ближайших домов — полсотни шагов. Лишь ветер ерошил крону яблони да гонял пыль по булыжнику.

— Отправим в Олимпию верного человечка. Пусть шепнет жрецам нужное слово.

— Микенами должны править Пелопиды! Вот правильный оракул…

— У меня есть подходящий гонец.

— Шли его без промедления. Надо, чтобы он опередил посольство…

— Судьба любит смелых, брат!

— Боги, подарите нам удачу!

Наскоро обнявшись, Атрей и Фиест разошлись в разные стороны. Оба торопились. У обоих имелись срочные дела.

— Все запомнил? Повтори.

— Микенами должен править сын Пелопса, — доложил верный человечек. Память у него была отменная, в отличие от совести. — Тот, в чьем стаде найдется златорунный баран.

— Молодец, — улыбнулся Атрей. — Это великие слова. Они потрясут мир.

— Потому что они твои, господин?

— Они не мои.

— Это слова твоего мудрого отца, господин?

— Нет. Это слова бога.

— Неужели Зевса?!

— Так высоко я не замахиваюсь. Баран появился в моем стаде по воле Гермия Душеводителя. Гермию же и принадлежит сказанное. А теперь поспеши. Олимпия близко, но мешкать нельзя. Судьба любит смелых…

«…и предприимчивых,» — про себя добавил Атрей. Барана он украл из стад отца. Подарок Олимпийца, сулящий тронос, нужнее молодым. Старикам — могила, юношам — власть. Если хитроумный бог желал блага Пелопсу, отчего бы Гермию не оценить расторопность Пелопсова сына? По молодости Атрей не знал цену подаркам Гермия Лукавого. Не знал он — или забыл, не придав значения — и того, что возничий Миртил, предательски убитый Пелопсом, тот самый возничий, кто проклял убийцу со всем его потомством, был сыном Гермия. Боги мстительны; подарки — одно из орудий их мести.

— Я уже в дороге, — сказал верный человечек. — Жди, господин.

Ночь накрыла Микены плащом из лунного серебра. В складках его заново рождались дома и улицы, храмы и деревья — серые громады, угольно-черные ущелья. Отблески на мраморе колонн и брусчатке площадей играли в прятки с темнотой. Дробились, множились; исчезали. Город превратился в царство теней. Меж них кралась одна, на диво самостоятельная. Она то сливалась со своими менее беспокойными товарками, то отделялась, спеша пересечь площадь. В такие моменты тень обретала плоть и объем, превращаясь в женскую фигуру, закутанную с головы до ног. Путь ее кончился у ворот дома на отшибе. Дом терялся во мраке; три раскидистые оливы скрадывали его очертания, превращая в холм.

— Пришла! Я весь горю от нетерпения.

— Радуйся, Фиест! Я едва дождалась ночи.

— Так порадуй меня, Аэропа!

Жаркий шепот. Две тени сплетаются в объятиях. Ветви олив шелестящей завесой скрывают любовников от досужих глаз. Впрочем, кому за ними подглядывать? Разве что тысячеокому великану Аргосу, чьи глаза-звезды переливаются на бархате неба.

— Ты приготовил ложе, милый? Уж я тебя порадую!

— Ты нетерпелива. Вся пылаешь. С Атреем ты так же горяча?

— По-разному, милый. По-разному.

Темнота скрывает подробности. Наверное, женщина улыбается.

— Иногда его ласки разжигают мой огонь. Тебе придется постараться, чтобы превзойти брата.

— Я когда-нибудь разочаровывал тебя?

— О, нет!