Внук Персея. Сын хромого Алкея - Страница 4

Кто герой, тот найдет.

Ничего не зная о заботах, родившихся вместе с ним, малыш Хрисипп рос здоровым и счастливым. Нимфа редко гостила во дворце — тень деревьев она предпочитала крышам домов. Дитя резвилось подле матери, играя на руках сатиров, засыпая на коленях дриад. Сейчас лишь безумец сумел бы представить Хрисиппа во дворце, с венцом на голове, отдающим приказы челяди. Но годы летят вихрем, и воображение безумца завтра способно обернуться правдой жизни.

— Давай, — сказал Атрей.

Фиест достал нож.

Нет, не смолкли птицы на ветвях. И лик Гелиоса не омрачился, надвинув тучу-шапку. Все осталось по-прежнему. Плясала в горах нимфа Аксиоха, вела хоровод с подругами. Убрел искать утех молоденький сатир, которому поручили следить за ребенком. И Зевс-Защитник не воздел громовой перун, желая воздать убийцам полной мерой.

— Чего ждешь? — спросил Атрей.

— Тебя, — ответил Фиест.

Хороший нож был у Фиеста. Длинный, тонкий, хищный. Этот нож, похожий на иглу, сын Пелопса купил на рынке у черномазого моряка, а тот утверждал, что привез клинок из далекого Баб-Или. Врал, наверное. Атрей с полгода завидовал брату, пока не обзавелся заморской редкостью — серпиком из Черной Земли, похожим на клюв филина.

— Вместе, — сказал Фиест, присев на корточки.

— Боишься?

— Опасаюсь. Я его убью, а ты вывернешься чистеньким.

— Кто мне поверит?

— Поверят. Ты дашь клятву в храме. Ведь дашь, правда?

— Я и так дам клятву. Думаешь, побоюсь?

— Так тебя боги накажут.

— Ладно. Будь по-твоему.

Атрей встал на колени.

— Сердце.

— Горло.

— Договорились.

— Тело бросим в колодец?

— Да.

Игла вонзилась в грудь малыша, легко скользнув меж ребрами. Клюв разорвал жертве глотку. Это было в характере братьев. Фиест полагал себя человеком тонким, можно сказать, изысканным, и лишней крови не любил. Будь его воля, он сражал бы врагов цветком лилии. Атрей же считал, что настоящий мужчина ест мясо сырым, а вопль насилуемой девственницы слаще вздохов любовницы. Впрочем, Золотому Жеребенку не было дела до разницы во взглядах Пелопидов. Он ушел во тьму Аида счастливым — из сна в сон.

Далеко в горах закричала нимфа Аксиоха.

Матери нутром чуют.

3

— Так прямо и зарезали? — Сфенел скорчил недоверчивую гримасу. Игра теней превратила лицо младшего Персеида в глиняную маску. Такую мог бы слепить ваятель, пьяный до изумления. — А на базаре врали, что ублюдка задушили. Войлоком.

— С каких пор басилей Тиринфа доверяет сплетням? — Электрион прищурился, словно сидел не в сумрачном мегароне, а на холме в знойный полдень. Слова брата про ублюдка пришлись ему не по сердцу. Микенский ванакт и сам имел внебрачного сына — правда, не от нимфы, а от фригийской рабыни — которого признал и держал во дворце, как законного. — Что стряслось в Писе, ведомо лишь богам. Хочешь, отправлю посольство к Дельфы? Закажем оракул…

— Оракул? — возмутился Сфенел. — Это ж два-три месяца…

— Вот-вот. А время не ждет.

— Пелопс в гневе: он потерял сына. Любимого сына. Глупо подбрасывать дрова в костер его ярости. Выдадим ему убийц — и пусть судит их сам. Это его сыновья и его право. Никто не станет пенять нам, что мы отказали в приюте братоубийцам.

— Никто не станет пенять Тиринфу! Но распоследняя потаскушка упрекнет Микены! И будет права — закон гостеприимства свят. Я уже принял гостей в своем доме.

— Ты поторопился, брат.

— Они ели мой хлеб! Пили мое вино!

— И спали с твоими рабынями. Да-да, я понимаю. Но теперь, когда явился гонец от Пелопса, ты можешь спокойно выдать их отцу, не потеряв лица. Один уважаемый правитель внял просьбе другого уважаемого…

— Просьбе?! Слышал бы ты эту «просьбу»!

— Гнев отца, утратившего сына, простителен. Кроме того, ты не хуже меня знаешь Пелопса. Даже смерть Хрисиппа он не преминет использовать в своих целях. Пелопс спит и видит наш отказ, как повод для войны.

— Ты предлагаешь мне уступить наглецу?!

— Я предлагаю слушать разум, а не сердце.

— Пелопс уважает только силу. Будь жив наш отец…

«О да, — вздохнул Алкей. — Тут ты прав, брат…» Он поднял взгляд. В дрожащем свете лампад фреска, расположенная над входом в мегарон, была едва различима. Но Алкей помнил ее до мельчайших деталей. Отсюда, с троноса, он видел роспись ежедневно. На фреске ярилось багровое пламя, и из огня к темным небесам возносились двое, сотканные из звездного света — Персей и Андромеда. Будь Персей жив, не было бы никакого семейного совета. Отец принял бы решение сам, никого не спросясь, и даже боги не осмелились бы перечить Убийце Горгоны.

«Ах, отец, почему я не умею — так?»

— …отец бы не колебался ни мгновения! — Электрион вскочил. Величественным жестом он указал на фреску, вторя мыслям старшего брата. — Персей не шел на уступки и не прощал оскорблений. Мы, Персеиды, опозорим его имя, если поступим иначе!

— Хорошо сказано, — поддержал Сфенел. — Боги слышат тебя, брат. Пелопс должен узнать: в Арголиде его слово — прах. Мы не выдадим ему беглецов. Если над Пелопсом тяготеет проклятье, это проклятье — мы, Персеиды. Война? — он получит войну.

«Наверное, отец, это потому, что я хром. Мне не выстоять против двоих. Мне не выстоять даже против пустого места…»

Мотылек, круживший у лампады, отважился подлететь ближе. Пламя жадно потянулось навстречу. Вспыхнули крылья, раздался слабый треск, и обугленное тельце исчезло во мраке. Пламя облизнулось рдяным языком и вытянулось к потолку — жало копья в ожидании новой жертвы. Маленькая, глупая смерть. В ней Алкею почудилось знамение.